Верю, мы снова будем вместе

Я живу в очень маленьком городке почти в центре Курской области. Мой Фатеж затерялся в окружающих его полях чернозема, лесах и перелесках. Я знаю и люблю его историю, его замечательных, интересных, талантливых людей. Люблю названия улиц, милые и поэтичные. Люблю все, потому что это — моя родина.
Но есть еще один город, близкий и дорогой мне. Киев — город-мечта, город-сказка моего детства. Там жила младшая сестра бабушки — бабушка Тоня.

Я знала: наступит лето, у мамы будет отпуск, и мы поедем в Киев. Весь год мама понемножку откладывала деньги на поездку. И мы отправлялись в гости. Каникулы проходили примерно одинаково: осмотр достопримечательностей, покупки и отдых на Днепре. А еще между всем этим — помощь бабушке по хозяйству, игры во дворе с ребятами.

При осмотре достопримечательностей в программу в обязательном порядке входили обзорная экскурсия и, конечно, зоопарк. А еще в разные годы Софийский или Владимирский собор, или музей, или Лавра.
Как много осталось в памяти! В один из первых дней мы с мамой садились в автобус и отправлялись в путешествие — на обзорную экскурсию по городу. Чего здесь только не было! Широкие проспекты и тихие улочки, бульвары и площади, театры и храмы. Старинные здания соседствовали с современными. Пирамидальные тополя и шарообразные каштаны. Старинная брусчатка и современный асфальт…

Чаще всего, вспоминая Киев, я представляю одну картину. Бабушка жила в Дарнице, на левом, равнинном берегу Днепра, в районе новостроек. Исторический центр находился на правом. Мы ехали на метро сначала по левому берегу, а потом через Днепр, широкий, полноводный. Через него были перекинуты мосты: для метро, железнодорожный, знаменитый мост Патона. По Днепру проплывали катера, баржи, а впереди открывалась великолепная картина. Высокая гора правого берега вся зеленая-зеленая, потому что улицы в зелени, а еще парки, бульвары. Среди зелени виднеются крыши самых высоких зданий и блестят купола знаменитой Лавры. Я пробовала их считать и всегда сбивалась.

Крещатик. Самый центр. Красивая и торжественная главная улица столицы. Мы шли с мамой за руку, и я с восхищением оглядывала все: широкую улицу с движением в несколько полос, величественные здания, совершенно одинаково отделанные гранитом — снизу темнее, сверху — светлее, так что казалось, вся улица — одно сплошное здание. И необыкновенные каштаны — все одного роста, с одинаковой шарообразной кроной.
Конечно, мы ходили по магазинам. В киевских магазинах, мне казалось, было все. Мы покупали продукты на каждый день, присматривали что-то из одежды или обуви. Иногда покупали мне к школе портфель или форму.

В продуктовых магазинах здесь была и колбаса, и сыр, и сливочное масло, и многое другое, чего в нашем городе не было никогда. Мы не удивлялись и не возмущались — это же столица. Очень многие у нас ездили за одеждой и за продуктами в Москву или в Харьков. Мы не ездили — не было возможности. Но летом, оказавшись в Киеве, делали необходимые покупки. А еще надо было ведь привезти гостинцы родственникам, всем. Колбасы хотя бы по палочке. В общем, мой крестный дядя Леня, провожая нас на вокзал, тащил сумки и сумочки и всегда ругался: "Хоть бы не встретить никого из знакомых!"

В моей памяти хранится много киевских воспоминаний. Необычный говор на улицах, смесь русского и украинского, который я тут же начинала копировать. Смешные, на мой детский взгляд, вывески, например "Перукарня". Я знала, что это "Парикмахерская", но мне казалось, что правильно "Пекарня". Очень смешили названия залов в перукарне: жиночий и чоловичий (мужской), как будто подразумевалось, что человек только мужчина. Самой забавной была вывеска "Свинячьи копчености". Киев остался в моей памяти как необыкновенно красивый и необыкновенно чистый город, полный цветов. А еще как город очень культурных людей. Ни разу не случалось, чтобы бабушка Тоня ехала стоя. Если не было свободных мест, обязательно кто-нибудь поблизости вставал и вежливо говорил: "Садитесь, пожалуйста". В самый час пик в метро не было ни давки, ни грубости.

Среди моих воспоминаний нет ни одного грустного, негативного, тревожного. Даже когда мы уезжали, я не грустила. Я твердо знала, что следующим летом снова приеду сюда и все опять повторится.
Последний раз мы с мамой были там после моего восьмого класса. Потом несколько лет не ездили. А после первого курса я отправилась туда одна на каникулах в сентябре. В этот период у нас случился очередной приступ дефицита: куда-то пропали практически все моющие средства — мыло, шампунь, порошок.

Периодически в магазинах что-либо "выбрасывали", тут же возникала огромная очередь, и, если тебе повезло, ты покупал вожделенный товар. С косметикой дело обстояло так же. Я отправлялась в Киев с уверенностью, что там, конечно, все есть. И действительно, все было. Домой я ехала счастливой обладательницей пополнившейся косметички и тридцати кусков туалетного мыла: десять штук "Земляничного" себе, и по десять "Детского" двум новорожденным племянницам. А еще, конечно, колбаса, и сыр, и еще, и еще… Но главное — встреча с любимым городом.

Я надеялась, да что там, была уверена, что еще не раз приеду в Киев. Но жизнь распорядилась по-другому. В следующий раз я оказалась в Киеве через тридцать три года, в 2013 году. Наш профсоюз организовывал ежегодную летнюю поездку. Я решила, что поеду обязательно. Еще бы! Через столько лет снова окажусь там, все увижу. Посмотрю, какой он теперь, Киев. Потом часто сожалела. Зачем поехала? Пусть бы оставался в памяти таким, каким запомнился с детства. Потому что Киев стал другим. Нет, вроде бы все осталось на месте: и Крещатик, и Лавра, и соборы — и все-таки другой. Другой воздух, другие люди, другая атмосфера.

Во-первых, экскурсия оказалась плохо организованной. Это, конечно, не вина Киева, но… Первая остановка была на Подоле, где мы должны были поменять деньги и позавтракать. Подол — один из самых старых районов города, даже древних. Первое и очень неприятное впечатление. Почему-то это место оказалось полно всяких маргинальных личностей. Какие-то бомжи, пьяницы, побирающиеся инвалиды спали на скамейках сквера, сидели прямо на земле около киосков. Впечатление было ужасное.

В программу входила обзорная экскурсия, посещение Бабьего Яра, Софийского и Владимирского соборов, памятника основателям города, экскурсия в Киево-Печерскую Лавру. Памятники и соборы были на месте. А сама экскурсия организована как-то странно.

Нас возили по улицам, старательно обращая наше внимание на новые реалии: вот здание Рады, вот памятник независимости, а вот памятник Голодомору. Причем все сопровождалось весьма политизированными комментариями о свободе, которую наконец обрела Украина, о судьбоносных решениях Рады, которые позволят стране вступить в Евросоюз. Все это было не очень приятно, но что же делать. Но когда нас в третий раз подвезли к памятнику Голодомору, мы не выдержали. Наш руководитель вежливо указал экскурсоводу, что мы видим этот камень в третий раз. Хотя и в первый раз все хорошо увидели и услышали. Что мы знаем о голоде на Украине, но напоминаем, что голод в это время был и в России.

Мы знаем историю, и не надо нас учить ее новому варианту. И вообще лучше придерживаться программы экскурсии и не вдаваться в политику. Даму слегка перекосило, зато дальше она держалась в рамках. Правда, на осмотр Владимирского собора у нас в результате осталось пятнадцать минут — зайти и выйти.

К вечному огню и памятнику славы нас, конечно, не повезли, Софийский собор оказался закрыт, и мы лишь постояли около. Богдана Хмельницкого экскурсовод в упор не видела. Но в целом памятники стояли неизменны и нерушимы. И то слава Богу! А вот сам город… Нет, он по-прежнему был чистым, но, увы, не таким. Мы фотографировались у знаменитой ладьи — памятника основателям города. Я стояла у парапета, смотрела на Днепр и с недоумением видела замусоренный берег, бутылки, пакеты и тину в воде у берега. Уже после обеда мы шли по улице к Андреевскому спуску. Вокруг валялись ветки, сучья, поломанные ночным ураганом. Но никто и не собирался ничего убирать. В процессе экскурсии на глаза часто попадались баннеры одинакового содержания "Киев — город цветов". А я с грустью констатировала: нет, это раньше Киев был городом цветов, а теперь остались одни баннеры. Цветов почти не осталось...

Последней точкой был Крещатик. Последней точкой экскурсии и последним впечатлением. У нас оставался час-полтора свободного времени. Кто-то, устав, остался в автобусе, но большинство отправилось погулять по Крещатику и, конечно, купить киевский тортик. Я специально отстала. Мне хотелось побродить одной, посмотреть, вспомнить. Все вроде было таким же. Те же одетые в гранит здания, те же шарообразные каштаны. И все же другое. Ну, еще бы! Тридцать лет прошло. Уличные кафе, музыканты, ребята, танцующие брейк. В первых этажах — магазины.

Специально зашла в один, другой. Дорогие, сверкающие, почти безлюдные и почти сплошь иностранные. В первом же бутике обратила внимание на женщину, которая стояла в тамбуре около двери и держала в руке какую-то баночку. Я даже не сразу поняла, что она просит милостыню. В следующем магазине картина повторилась. Теперь я целенаправленно зашла еще в несколько. В каждом, и даже в магазине тортов, стояли такие женщины. Почему-то они поразили меня даже больше бомжей на Подоле. Обычные женщины приличного вида, предпенсионного или пенсионного возраста скромно стояли в сторонке около входной двери и, потупив глаза, держали в протянутой руке баночку для подаяния. Настроение испортилось.

Я возвращалась к автобусу и думала: "Господи! Какой ужас! Что же это происходит!?" Эти женщины, стоящие за подаянием в сверкающих бутиках Крещатика, сказали мне о состоянии Украины больше, чем все новостные передачи. Да, Киев уже не был сказкой. А если и был, то весьма страшной сказкой...
А потом грянул 2014 год. И начался весь этот ужас, который продолжается до сих пор.

Оглядываясь назад, иногда думаю: может, действительно все это было сказкой. Тот мир, где Россия и Украина были частями одной страны, а русские и украинцы — одним народом. Пусть отличался язык. Но ведь и в России, если сравнить, северные и южные говоры отличаются, да еще как. Нет, все так и было. Мы жили в многонациональной стране и воспитывались в духе интернационализма. Пусть звучит по-книжному, но это было так. На нашем факультете русского языка и литературы, кроме русских, учились украинцы, армяне, чеченцы, было национальное отделение с группами из Киргизии и Узбекистана.

В общежитии в комнате мы жили впятером: две девочки русские, две киргизки, одна уйгурка. Мы удивлялись порой чужим обычаям, беззлобно посмеивались над привычкой первокурсниц с нацотделения ходить в общежитии в национальных цветастых платьях и штанишках, над горячностью Хасана, над отчаянием Гоги, который никак не мог выучить русские падежи. Но именно беззлобно. Мы иногда ссорились и ругались, но никогда на почве национальности. Ну, разные и разные. И если казахи, чеченцы все-таки воспринимались как представители других наций, то украинцы никогда. Это как в семье. Вот жила одна семья, а потом дети выросли, стали жить отдельно, появились двоюродные, троюродные.

Они уже не такие близкие, как родные, и все-таки близкие. Одно слово — родственники.
И разве могло нам прийти в голову, что эти народы вдруг отделятся, да не просто отделятся, а станут враждебными. Ни в каком фильме ужасов нельзя было себе представить того, что произошло потом. В фильмах ужасов могло произойти все: мог упасть астероид, произойти потоп, появиться Годзилла. Но что на Украине героем станет Бандера, что в парадах будут вышагивать оуновцы, вскидывая руку в нацистском приветствии, что будут сносить памятники советским солдатам и запрещать русский язык — такого произойти не могло.

Однако произошло. Кто виноват? Где мы, и русские, и украинцы, недосмотрели? Как могли пропустить? Я помню, как в конце 80-х в "Комсомольской правде" стали появляться статьи о том, что на западной Украине появилась националистическая организация, которая выступает за свободу и независимость Украины. Они вызывали недоумение: о какой зависимости и несвободе идет речь? Украинский язык никогда не запрещали, промышленность, сельское хозяйство, культура развивались. Украина была одной из самых развитых, богатых и процветающих республик Советского Союза.

Поэтому, прочитав подобную информацию, я пожимала плечами: это какое-то недоразумение, которое скоро исчезнет. Но оказалось по-другому. Как раковая опухоль, национализм, нацизм где-то исподволь, потихоньку рос, зрел, и наконец проявился "во всей красе". Потом метастазы стали расползаться по всей Украине и все ближе к России. И наконец 24 февраля. Специальная военная операция или война — слова, по-моему, здесь большой роли не играют. Понятно, что мера эта вынужденная. Опухоль нужно было вскрыть и вырезать. Иначе нарыв неизбежно бы лопнул, и зловонная гадость затронула бы и нас.

Украина стала всего лишь пешкой, мелкой разменной монетой в игре представителей Запада. Главная-то цель — Россия, которая никому не нужна сильной. Я помню, как в девяностые, когда все разваливалось и мы в отчаянии думали, что же будет дальше, радовались западные политики, с восторгом говоря о наконец-то пришедшей в Россию свободе и демократии. А вот когда страна стала подниматься и крепнуть, тон изменился. И сейчас как они все в один голос злобствуют, наперебой изобретая санкции, даже в ущерб себе, и обвиняя нас во всех грехах. Ничего.

Мы выстоим и все перетерпим! Мы не позволим нацизму победить!
Я мечтаю о том, чтобы вернулась сказка моего детства. Чтобы все, и Россия, и Украина, и все-все страны жили в мире и дружбе. Пусть будут разными странами, с разными названиями, языками, но только в мире и дружбе. Чтобы мы снова беспрепятственно ездили друг к другу в гости, пели русские и украинские песни… Я верю, что так и будет.

Елена Сорокина,
Фатеж